Лингвистический энциклопедический словарь - фигу́ры ре́чи

В языкознании нет исчерпывающе точного и общепринятого определения Ф. р. Сам термин употреб­ля­ет­ся в различных смыслах (чаще всего приблизительных). Однако есть тенденция к закреплению этого термина и к выявлению его лингвистического смысла. Указанная неопре­де­лён­ность коренится как в истории термина «Ф. р.» (и, шире, «фигуры»), так и в стремлении языкознания усвоить понятие, сложившееся вне его рамок.

Термин «фигура» античная традиция связывает с Анаксименом из Лампсака (4 в. до н. э.). Фигуры рассматривались как основной объект раздела риторики, имевшего дело с «поэтической» семантикой, и понимались как средства изменения смысла, уклонения от нормы. Связь с языком была характерна для всего того идейно-культурного контекста, в котором возникло понятие фигур. Уже представители философской школы элеатов (6—5 вв. до н. э.), поставившие под сомнение тезис о естественной и необходимой связи между названием (словом) и вещью, выдвинули концепцию условности такой связи, которая предполагала принципиальную возможность конструирования ее новых форм, отличных от существующей, трактующейся как стилистически нейтральная. Признание возможности разных форм языкового выражения одного и того же содержания привело к идее выбора стилистически отмечен­ных форм и к использованию их с целью убеждения слушающего, руководства его душой. Таким образом, сам язык через его фигуры становился средством психического воздействия на слушателя. Не случайно, что именно Горгий (5—4 вв. до н. э.), с именем которого связывают зарождение риторики, оказывается, по античным источникам, «изобретателем» словес­ных фигур. У истоков учения о Ф. р. стоит Аристотель, употреб­ляв­ший термин «фигура» в отнесении к структуре речи. Определения фигур у него были операционными и потому допускают их переформулировку в строго лингвистическом смысле. У Аристотеля и его последователей Ф. р. впервые стали объектом исследования (ср. выделение Ф. р. и фигур мысли у Деметрия Фалерского). Теофраст подчёркивал противо­по­став­лен­ность практической и художественной речи и относил к числу элементов, вносящих в речь величавость, наряду с выбором слов и их сочетанием, также и фигуры, которые эти сочетания в результате образуют. В эллинистическую эпоху термин «Ф. р.» уже вполне прочно входит в употреб­ле­ние (первоначально, видимо, на острове Родос). Развёрнутая классификация Ф. р. содержалась в сочинении Цецилия (1 в.), дошедшем до нас только во фрагментах; эта же тема представлена в трактате «О возвышенном» Псевдо-Лонгина (1 в.). Но ещё до этого связь фигур с идеей двуплановости речи отчетливо подчеркивалась Дионисием Галикарнасским (1 в. до н. э.). Таким образом, складывается представление о словес­ной фигуре не только как о «виде построения речи» (Деметрий), но и как о некоем изменении нормы, отклонении от неё, способствующем «услаждению слуха» (Афиней из Навкратиса, 2 в. до н. э., Аполлоний Молон, 1 в. до н. э., Цецилий, Геродиан и другие). Итоговой для античности стала формулировка Квинтилиана (1 в.): «Фигура определяется двояко: во-первых, как и всякая форма, в которой выражена мысль, во-вторых, фигура в точном смысле слова определяется как сознательное отклонение в мысли или в выражении от обыденной и простой формы... Таким образом, будем считать фигурой обновление формы речи при помощи некоего искусства» (IX, 1, 10, 14). Квинтилиан подчёркивает, что словес­ные фигуры основаны на форме речи (грамматические фигуры) или на принципах размещения слов (риторические фигуры). Античная наука, таким образом, сформулировала 3 основных положения в теории Ф. р. (словес­ных фигур): связь их с языковыми элементами, с речью; принадлежность к «отклонённому» языковому состоянию (стилистическая отмечен­ность; фигура как языковой жест, поза, ср. обычные сравнения риторики и её фигур с гимнастикой и её стандартными позами); соотнесение с парадигматическим (выбор слов) или синтагматическим (размещение слов во фразе) уровнями.

Существенным был вклад античной науки в разработку вопроса об использовании Ф. р. и в их классификацию. Подробному анализу подверглись их связи с характеристиками речи в риторике (чистота, ясность, уместность, красота, внушительность, торжественность и т. д.) и правила пользования ими, особенно некоторые предельные ситуации, имеющие отношение к самому определению фигур (один из пределов: любая конструкция может в принципе выступать как фигура, и, следовательно, вся речь без изъятия распадается на фигуры; другой предел: каждая «стёршаяся» фигура перестает быть таковой; ср. объясняемое отсюда требование незаметно вводить фигуры, избегать их чрезмерного скопления и т. п.). В классификации Ф. р. особое значение имел их анализ по двум принципам — семантико-стилистическому [ср. фигуры точности (расчленение, перечисление, повторение), суровой, стремительной, сладостной речи, горячности, живости, торжественности и т. п.] и структурному: Ф. р., образуемые посред­ством изменения, добавления (удвоения, анафора, эпанод, метабола, охват, сплетение), сокращения (зевгма, усечение), перестановки, противоположения (антитеза, антиметабола) и др. Сюда же примыкает и классификация тропов, обычно не смешиваемых с Ф. р., но служащих сходным целям. Для языкознания особое значение имеют те Ф. р., которые выделялись по чисто лингвистическим признакам: бессоюзие, многосоюзие; фигуры, основанные на игре грамматических категорий; среди последних Квинтилиан указывал фигуры, образуемые соединением единственного числа с множественным числом, заменой положительной степени сравнительной степенью, причастия — глаголом, имени — инфинитивом и т. п. Однако в целом чрезмерно разрос­ши­е­ся классификации словес­ных фигур нередко приводили к забвению их лингвистических основ, следствием чего был все увеличивающийся разрыв между так называ­е­мы­ми риторическими фигурами и Ф. р., постепенно сводимыми к простейшим типам синтаксических структур.

Новому обращению к Ф. р., и прежде всего к уяснению отношений между Ф. р. и стилисти­че­ски­ми (риторическими) фигурами, способствовали становление лингвистики текста, внедрение лингвистических методов в поэтику и риторику, сложение единой науки о знаках и знаковых системах. В современном языкознании потребность в разработке понятия Ф. р. связана прежде всего с задачей нахождения такого промежуточного (двойственной природы) элемента, который, во-первых, выступал бы как составная часть текста (т. е. был бы результатом его членения и элементом, участвующим в синтезе текста), и, во-вторых, реализовал бы переход от уровня чисто языковых элементов к уровню элементов композиции текста. При этом важно избежать двух типичных крайностей в понимании Ф. р. — «лингвистического» подхода, когда Ф. р. объявля­ет­ся всякое сочетание языковых элементов, и «риторического», когда отбрасывается ориентация на язык и Ф. р. объявля­ют­ся, по сути дела, все известные стилистические фигуры. В обоих случаях не принимается во внимание именно промежуточная функция Ф. р., а само определение их становится или слишком экстенсивным и малоэффективным, или слишком оторванным от связей с языко­вы­ми реаль­но­стя­ми.

В лингвистической теории текста под Ф. р. можно понимать любую практическую реализацию в речи предусмотренного языком набора элементарных синтаксических типов, образующего парадигму, особенно если эта реализация принимает вид, отличный от признаваемого стандартным (ср., например, мену порядка слов и т. п.). В этом смысле нейтральному тексту соответствуют нейтральные Ф. р., т. е. практически элементарные синтаксические типы. Но более целесообразным практически и более важным теоретически представляется определение ядра Ф. р., или того локуса, в котором Ф. р. находится в «сильных» условиях, когда элементы языка наиболее наглядно становятся Ф. р. К типичным ситуациям «порождения» Ф. р. относится любое употреб­ле­ние данного языкового элемента в непервичной функции (синтаксической и семантической). Речь может идти как об отдельном элементе (ср. «мы» в значении ‘я’ или «пошёл» в значении ‘уходи!’), так и о сочетании элементов, противопоставленном некой нейтральной форме передачи того же смысла или порождающем новый смысл, несводимый к механической сумме смыслов элементов, составляющих сочетание (случай тропов). В обоих случаях Ф. р. предполагает выбор более богатого (специфического) с теоретико-информационной точки зрения типа выражения, который и образует речевой жест, выступающий как элемент организации текста более сложного типа, чем нейтральный. Следовательно, при таком подходе Ф. р. могут тракто­вать­ся как средство увеличения «гибкости» языка, определяемой количеством способов передачи данного содержания, и как средство выбора наиболее информативной, наиболее творческой формы реализации данного смысла.

Статус Ф. р. находится в тесной зависимости от характера текста. В относительно простых и нейтральных текстах Ф. р. служит главным образом средством синтаксической организации текста, образуя сегменты, реализующие некие стандартные смыслы, состоящие из дискретных «подсмыслов», соотносимых с отдельными частями соответствующей Ф. р. В этих случаях элементарные синтаксические типы (то же относится к единицам звукового или морфологического уровней) как единицы языковой парадигмы упорядо­чи­ва­ют­ся в речи (в тексте) в соответствии с некими принципами простран­ствен­ной организации, образуя своего рода подобия геометрических фигур, хотя самой структуре языка такая простран­ствен­ность не присуща. Иначе говоря, элементы языка, подвергшись простран­ствен­но­му упорядочению в тексте в соответствии с общими принципами простран­ствен­ной семиотики, становятся Ф. р., которые могут быть выражены в простран­ствен­ной проекции, например повторе­ние: aaa...; чередование: abab...; прибавление: abc при ab; убавление (эллипсис): ab при abc; симметрия: ab/ba и т. п., разного рода геометрические фигуры: охват, перекрёст (хиазм), инверсия и т. п. Близки к указанным и такие Ф. р., которые основаны на операциях развёртывания (a→a1a2a3), свёртывания (a1a2a3→a), восходящей и нисходящей градации, увеличения и уменьшения, улучшения и ухудшения, членения и соединения, противопоставления (с богатым набором типов), уравнивания, уподобления, сравнения и т. п. Такие геометризированные Ф. р. в существенной мере определяют принципы преобра­зо­ва­ния языкового материала в текстовой и, следовательно, сам характер обобщения (текстового освоения) действительности, а в некоторых случаях предопределяют и выбор субъективного отношения автора текста к описываемым в тексте фактам. В более сложных случаях, встречающихся чаще всего в текстах с отчетливой «поэтической» функцией, Ф. р. не поддаются простран­ствен­ной проекции и их общий смысл не может быть расчленён на отдельные «подсмыслы», которые соотносились бы с составными элементами Ф. р., и не может быть эксплицитно выражен другими средствами; любая попытка «перевода» оказалась бы неполной и неточной. В этой ситуации ведущую роль играет не синтаксическая структура Ф. р., а её семантика, характеризующаяся (в отличие от предыдущего случая) непрерывностью. Как правило, такие Ф. р. особенно часты в текстах, которые оказываются первичными по отношению к составляющим их элементам. Реальность текста превосходит реальность его элементов и в значительной степени предопределяет принципы выделения последних. В этих условиях сами Ф. р. строятся как соотнесение смысловых элементов, которые могут быть сопоставлены («столкнуты») друг с другом, но не могут быть «пригнаны» друг к другу с абсолютной точностью. Напротив, нередко эти смыслы вообще несовместимы в стандартной схеме, и суммарный, до конца неанализируемый эффект соотнесения этих элементов как раз и определяется неопреде­лён­но­стью, вытекающей из разноплановости соотносимых элементов (ср. семантические тропы), из нахождения общих сем в несовместимых семантических простран­ствах. Дальнейшее уточнение статуса Ф. р. связано с анализом именно этих наиболее сложных «семантических» ситуаций. Теоретическая и практическая ценность понятия Ф. р. резко упадёт, если выяснится неприменимость этого понятия к указанным ситуациям. Поэтому не случайно, что в центре внимания оказались проблемы лингвосемантического анализа тропов — прежде всего метафоры и метонимии. Эти два тропа уже получили языковую мотивировку, связанную вместе с тем с принципами аранжировки словес­но­го поведения, существенными для определения «поэтической» функции [«проекция принципа эквивалентности с оси отбора на ось комбинации», по Р. О. Якобсону, при принципах отбора, строящегося на основе эквивалентности (подобия — различия, синонимии — антонимии), и комбинации (построения последовательностей), основанной на смежности]. Выяснилось, что метафора строится на замещении понятия по оси парадигматики, связанном с выбором элемента парадигматического ряда, замещением in absentia и установлением смысловой связи по сходству, тогда как метонимия ориентирована на синтагматическую ось (см. Синтагматика), на сочетание (а не выбор!) in praesentia и установление связи по смежности. Такая формулировка в известной мере сделала оправданным поиск «первотропа» (при решении этой задачи был бы определён важнейший локус Ф. р.). И действительно, ряд исследований ставит себе целью отыскание «исходного» тропа [метонимия, по У. Эко, в основе которой цепь ассоциативных смежностей в структуре кода, контекста и референта; синекдоха, удвоение которой, по Ц. Тодорову, образует метафору; по концепции льежской группы μ (Ж. Дюбуа и другие), из синекдохи выводятся как производные и метафора, и метонимия]. Однако при этом нередко игнорируется главное — определение тех условий, в которых данное языковое выражение приобретает переносное значение. Тропы, смысловая структура к-рых характеризуется сочетанием двух разных планов — прямого и переносного, видимо, и являются тем изоструктурным творческому сознанию объектом, анализ которого сулит наиболее важные разъяснения природы Ф. р. в условиях максимальной сложности.

Термин «фигура» в языкознании употребляется также в глоссематической теории знака. Согласно Л. Ельмслеву, фигуры суть «не-знаки», входящие в знаковую систему как часть знаков. Важность этого чисто операционного термина в том, что он обладает обще­се­ми­о­ти­че­ской значи­мо­стью.

В. Н. Топоров.